Эхо войны

  
          Как жили мы, дети войны, в послевоенные годы, во что играли, что ели, о чем мечтали? Об этом хочется рассказать нынешнему поколению. Остановитесь, обернитесь назад, посмотрите в прошедшее время! Все, что вы имеете, включая жизнь, дано вам теми, кого сейчас называют стариками.
          Маленький паровоз медленно тащил пассажирский состав из четырех вагонов. Поезд назывался «кукушка», который курсировал один раз в сутки от города Ельца, в котором мы жили, до станции Лев Толстой. Я пытался узнать, почему поезд назывался «кукушка», но вразумительного ответа не получил.
          Я и мама с годовалым братиком на руках ехали в гости к бабушке Оле в деревню. Там можно было вволю поесть, а также мама рассчитывала что-либо взять из продуктов домой.
          Шел второй, послевоенный 1947 год. В городе, где мы жили, в это время свирепствовал голод. Такая же жизнь была и в других городах нашей страны, везде в начале войны введена была карточная система, которая существовала и в послевоенные годы.
          Я смотрел в вагонное окно на мимо проплывающие поля, на которых ничего не росло. Как говорили взрослые, все погорело. Жара стояла неимоверная: клочки травы были рыжего цвета, да катилось перекати-поле. Это скрученные горячим ветром стебли бурьяна.
          Бабушка встретила нас радостно, посадила сразу за стол: «Кушай, внучек! Какой же ты худенький» Я выпил кружку молока и, доедая на ходу хлеб, выскочил на улицу. Меня уже поджидали два соседских мальчика, мои товарищи. В деревне не то, что в городе, здесь можно было копать корни лопухов, срывать листья щавеля, поймать пчелу или шмеля и высасывать из брюшка сладкий мед.
          В овраге мы накопали длинные корни каких-то растений и сплели из них кнуты. Готовились к встрече вечернего возвращения в деревню стада коров и овец. И вот воздух наполнился запахом парного молока и овечьей шерсти. Слышалось мычание коров, блеяние ягнят. К коровам подходить страшно, а овец я помогал загнать в сарай.
          Темнело. «Внучек, — звала меня бабушка Оля, — иди домой, ужинать пора!» После ужина мама с братиком устроились спать в горнице (это комната, примыкающая к дому через сени). А я ложился спать с бабушкой на печке, просил: «Бабушка, расскажи мне сказку.» Она начинала: «Жили-были дед да баба…»
– Нет, расскажи про немцев.
          — Ну, слушай! Деревню, где застала твою маму война, заняли немцы. Люди попрятались, кто в погребах, кто в доме. Но надо было кормить скотину, топить печь, и все стали выходить на улицу.
          Делились новостями, с опаской поглядывали на оккупантов. Из уст в уста передавали предупреждение прятать подростков и девушек. Немцы могли над ними насмеяться, кого угнать в Германию на работу.
          Твоей маме для маскировки срезали часть волос на голове и намазали йодом. Голову замотали старой шалью. А было маме тогда 23 года. В таком виде твоя мать Маруся стала выходить на улицу.
– Иди, Маруся, за водой! – сказала ей мать твоего отца, что Бог даст!
          Когда твоя мама доставала ведро воды из колодца, к ней подошел немецкий солдат. Отстранил ее и взялся за цепь. Твоя мама испуганно сдвинула шаль с головы и сказала: «Холера!» Немец улыбнулся, достал ведро из колодца, подал его твоей матери и произнес: «Битте, фрау», — как бы говоря: «Иди домой с Богом, я тебя понимаю.»
          — Бабушка, — сказал я, — немцы же плохие, такое быть не может.
          — Не все, внучек, и среди них были люди.
          Через два дня мы с мамой и братиком возвращались домой. Мама несла на руках Витю, а я нес две сумки, которые давали нам некоторую поддержку в нашей голодной городской жизни.
          На ту зарплату, что получал наш отец, водитель «полуторки», трудно было прожить в городе при карточной системе.
          На подходе к дому нас приветствовал сосед дед Матвей. Он был очень старый и подолгу сидел на лавочке у своей калитки.
— Здравствуй, Маруся! В деревню ездили? А у меня кости болят, наверное, дождь будет.
 – Дай-то Бог, дедушка. Уже два месяца нет ни капли, и жара стоит неимоверная. Возьмите вот бутылочку молока, гостинец.
– Доченька, у тебя самой двое малых. Ну, спасибо, налью Николаю.
          Дед Матвей отправил на войну четверых сыновей. Один сын погиб,  защищая Родину. Два сына, Сергей и Петр, вернулись домой здоровыми, работали на железной дороге. А Николай вернулся с войны с пулей в груди, и все время болел. Дед Матвей его очень любил и жалел.
          Нам, пацанам, он рассказывал, как Николай храбро воевал, какие у него награды. Среди мальчиков бытовала версия, что благодаря  и Николаю, наши войска освободили  город Елец от немцев.
          Собственно, от деда Матвея мы, дети, получали первые уроки патриотизма и любви к Родине. Он говорил, что раньше честно защищал Отечество и царя, а в революцию с душой принял новую власть.
Кода началась война, сказал своим сыновьям: «Воюйте честно, за чужие спины не прячьтесь, чтобы не было стыдно перед людьми».
          В обед к нам заглянула соседка Нина.
— Как съездила, Маруся?
-  Сейчас, Нина, и в деревне тяжело, но молоко и картошка есть. Попила два дня молоко, а то груди иссохли с голодухи. Ребенок сосет, а в рот ему ничего не попадает. Хорошо, что в больнице дают на ребенка полстакана манной каши.
          На другой день мама меня разбудила, как мне, показалось, рано и послала в больницу за кашей для маленького братика. Я взял стакан и выскочил на улицу. Оказалось, не так рано. Дед Матвей сидел, как обычно, на лавочке, а друзья пацаны уже бегали, галдели, как видно играли в войну.
— Цыган, иди играть в войну!
Цыган – это моя уличная кличка, на что я не обижался. У каждого мальчика у нас было уличное имя-прозвище.
— Ты будешь немцем, и мы будем брать тебя в плен «Пленных мы не бьем,» — крикнул мне старший из нас Павлик. Он был заводилой и старше меня на четыре года.
— Нет, я иду в больницу за кашей!
          До больницы было с километр, я туда добежал быстро. Получил полстакана манной каши. Обратно шел долго. Несколько раз палец сам залазил в стакан. Но помня наказ мамы и видя мысленно висящий на гвозде ремень, глубоко вздыхал, и палец без каши убирал поглубже в карман.
          Наша улица была за железной дорогой, поэтому приходилось переходить по виадуку. Виадук выходил на большую поляну, за которой была наша улица. Я поднялся на виадук и шел, заглядывая сверху, в вагоны, которые были загружены разным материалом: песок, бревна, военная техника, различное железо.
          Вдруг со стороны нашей улицы раздался сильный взрыв. С моста я видел, как много людей побежало от поселка к поляне. Я быстро преодолел виадук, спустился с него и побежал к толпе людей, которые образовали круг и стояли молча. Потом стали кричать:
— Быстрее «скорую»! Звоните с вокзала!
          Я протиснулся между людьми и увидел лежащего на земле Павлика. Рубашка на нем была разорвана, а из бока вытекала с бульканьем кровь. Дальнейшее я не помню, очнулся дома на кровати.
          Как оказалось, дети пошли играть на поляну, где было полно пороха и разбросаны осколки снарядов и бомб. Немцы усиленно бомбили в войну железную дорогу и вокзал. Павлик нашел неразорвавшийся снаряд и положил его в костер. Всех пацанов разогнал подальше от костра, а сам сел невдалеке посмотреть, что будет…
          На другой день я подсел к деду Матвею на лавочку. Играть не хотелось,  да и друзей не было видно на улице.
— Видишь, внучек, война давно закончилась, а взрывы гремят до сих пор. Когда же это кончится.
          Но оказалось, это не конец войны, это ее эхо, которое продолжало звучать.
          Радостью для всех нас, детей, было возвращение Павлика из больницы. Он был бледный и слабый и как будто бы повзрослевший сразу на много лет.
          Лето заканчивалось. В один из дней в дом к нам зашла соседка Нина, вся в слезах. Села на лавку и уткнулась головой в колени. Спина ее вздрагивала от рыданий.
— Маруся, Николай умер!
Я выскочил на улицу. Деда Матвея на лавочке не было. Зашел к нему в дом. В комнате было несколько соседей, все говорили тихо. На длинной лавке лежал чисто одетый Николай, возле него сидел дед Матвей и гладил ему руку. Из разговоров я понял, что братья Сергей и Петр ушли копать могилу.
          Бесцельно бродил я по улице. Вскоре мама позвала обедать, но есть не хотелось, настроение было подавленным. Не покидало ощущение чего-то нехорошего.
          Где-то далеко за городом громыхнуло, точно раскат грома. Но небо было чистым. Через некоторое время возле дома деда Матвея стали собираться люди. Женщины плакали, мужчины курили и тихо переговаривались.
          Оказалось, что в том месте, где стали копать могилу Николаю, в земле был неразорвавшийся снаряд. Кто-то ударил ломом, раздался взрыв. Погибли братья Сергей и Петр, а с ними еще двое мужиков…
          Через день вся улица хоронила погибших в неоконченной войне. Мама сказала:
          — Когда же она, проклятая, окончится?
          Через несколько дней живший на нашей улице киномеханик привез для показа на стене одного из домов кинофильм «Падение Берлина». Вечером вся улица со стульчиками и скамейками пришла смотреть кино. Жизнь продолжалась. Эхо войны звучало все реже.
          Только дед Матвей ходил по саду, где вся земля была усыпана красными яблоками, и все время повторял:
— Будь ты проклята, будь ты проклята!
— Мама, на кого дед Матвей так говорит?
— На войну. Иначе ее и не назовешь, как проклятая.